Неточные совпадения
Стародум(с важным чистосердечием). Ты теперь в тех летах, в которых душа наслаждаться хочет всем бытием
своим, разум хочет
знать, а сердце чувствовать. Ты входишь теперь в свет, где первый шаг решит часто судьбу
целой жизни, где всего чаще первая встреча бывает: умы, развращенные в
своих понятиях, сердца, развращенные в
своих чувствиях. О мой друг! Умей различить, умей остановиться с теми, которых дружба к тебе была б надежною порукою за твой разум и сердце.
Сняв венцы с голов их, священник прочел последнюю молитву и поздравил молодых. Левин взглянул на Кити, и никогда он не видал ее до сих пор такою. Она была прелестна тем новым сиянием счастия, которое было на ее лице. Левину хотелось сказать ей что-нибудь, но он не
знал, кончилось ли. Священник вывел его из затруднения. Он улыбнулся
своим добрым ртом и тихо сказал: «
поцелуйте жену, и вы
поцелуйте мужа» и взял у них из рук свечи.
— Я
знал, я
знал! — повторял он
свою любимую фразу и, схватив ее руку, которая ласкала его волосы, стал прижимать ее ладонью к
своему рту и
целовать ее.
Дом был большой, старинный, и Левин, хотя жил один, но топил и занимал весь дом. Он
знал, что это было глупо,
знал, что это даже нехорошо и противно его теперешним новым планам, но дом этот был
целый мир для Левина. Это был мир, в котором жили и умерли его отец и мать. Они жили тою жизнью, которая для Левина казалась идеалом всякого совершенства и которую он мечтал возобновить с
своею женой, с
своею семьей.
Слезы потекли у нее из глаз; он нагнулся к ее руке и стал
целовать, стараясь скрыть
свое волнение, которое, он
знал, не имело никакого основания, но которого он не мог преодолеть.
Княгиня подошла к мужу,
поцеловала его и хотела итти; но он удержал ее, обнял и нежно, как молодой влюбленный, несколько раз, улыбаясь,
поцеловал ее. Старики, очевидно, спутались на минутку и не
знали хорошенько, они ли опять влюблены или только дочь их. Когда князь с княгиней вышли, Левин подошел к
своей невесте и взял ее за руку. Он теперь овладел собой и мог говорить, и ему многое нужно было сказать ей. Но он сказал совсем не то, что нужно было.
— Ну, будет, будет! И тебе тяжело, я
знаю. Что делать? Беды большой нет. Бог милостив… благодарствуй… — говорил он, уже сам не
зная, что говорит, и отвечая на мокрый
поцелуй княгини, который он почувствовал на
своей руке, и вышел из комнаты.
Но Каренина не дождалась брата, а, увидав его, решительным легким шагом вышла из вагона. И, как только брат подошел к ней, она движением, поразившим Вронского
своею решительностью и грацией, обхватила брата левою рукой за шею, быстро притянула к себе и крепко
поцеловала. Вронский, не спуская глаз, смотрел на нее и, сам не
зная чему, улыбался. Но вспомнив, что мать ждала его, он опять вошел в вагон.
Эта внимательность лакея к стеклам и равнодушие к совершавшемуся у Левина сначала изумили его, но тотчас, одумавшись, он понял, что никто не
знает и не обязан
знать его чувств и что тем более надо действовать спокойно, обдуманно и решительно, чтобы пробить эту стену равнодушия и достигнуть
своей цели.
Всего, что
знал еще Евгений,
Пересказать мне недосуг;
Но в чем он истинный был гений,
Что
знал он тверже всех наук,
Что было для него измлада
И труд, и мука, и отрада,
Что занимало
целый день
Его тоскующую лень, —
Была наука страсти нежной,
Которую воспел Назон,
За что страдальцем кончил он
Свой век блестящий и мятежный
В Молдавии, в глуши степей,
Вдали Италии
своей.
Самгин нередко встречался с ним в Москве и даже, в
свое время, завидовал ему,
зная, что Кормилицын достиг той
цели, которая соблазняла и его, Самгина: писатель тоже собрал обширную коллекцию нелегальных стихов, открыток, статей, запрещенных цензурой; он славился тем, что первый
узнавал анекдоты из жизни министров, епископов, губернаторов, писателей и вообще упорно, как судебный следователь, подбирал все, что рисовало людей пошлыми, глупыми, жестокими, преступными.
Утешающим тоном старшей, очень ласково она стала говорить вещи, с детства знакомые и надоевшие Самгину. У нее были кое-какие
свои наблюдения, анекдоты, но она говорила не навязывая, не убеждая, а как бы разбираясь в том, что
знала. Слушать ее тихий, мягкий голос было приятно, желание высмеять ее — исчезло. И приятна была ее доверчивость. Когда она подняла руки, чтоб поправить платок на голове, Самгин поймал ее руку и
поцеловал. Она не протестовала, продолжая...
Он вдруг воскрес. И она, в
свою очередь, не
узнала Обломова: туманное, сонное лицо мгновенно преобразилось, глаза открылись; заиграли краски на щеках, задвигались мысли; в глазах сверкнули желания и воля. Она тоже ясно прочла в этой немой игре лица, что у Обломова мгновенно явилась
цель жизни.
Начал гаснуть я над писаньем бумаг в канцелярии; гаснул потом, вычитывая в книгах истины, с которыми не
знал, что делать в жизни, гаснул с приятелями, слушая толки, сплетни, передразниванье, злую и холодную болтовню, пустоту, глядя на дружбу, поддерживаемую сходками без
цели, без симпатии; гаснул и губил силы с Миной: платил ей больше половины
своего дохода и воображал, что люблю ее; гаснул в унылом и ленивом хождении по Невскому проспекту, среди енотовых шуб и бобровых воротников, — на вечерах, в приемные дни, где оказывали мне радушие как сносному жениху; гаснул и тратил по мелочи жизнь и ум, переезжая из города на дачу, с дачи в Гороховую, определяя весну привозом устриц и омаров, осень и зиму — положенными днями, лето — гуляньями и всю жизнь — ленивой и покойной дремотой, как другие…
Всего мучительнее было для него, когда Ольга предложит ему специальный вопрос и требует от него, как от какого-нибудь профессора, полного удовлетворения; а это случалось с ней часто, вовсе не из педантизма, а просто из желания
знать, в чем дело. Она даже забывала часто
свои цели относительно Обломова, а увлекалась самым вопросом.
Там был записан старый эпизод, когда он только что расцветал, сближался с жизнью, любил и его любили. Он записал его когда-то под влиянием чувства, которым жил, не
зная тогда еще, зачем, — может быть, с сентиментальной
целью посвятить эти листки памяти
своей тогдашней подруги или оставить для себя заметку и воспоминание в старости о молодой
своей любви, а может быть, у него уже тогда бродила мысль о романе, о котором он говорил Аянову, и мелькал сюжет для трогательной повести из собственной жизни.
— Ах, милая, напротив, это, говорят, доброе и рассудительное существо, ее покойник выше всех
своих племянниц ценил. Правда, я ее не так
знаю, но — вы бы ее обольстили, моя красавица! Ведь победить вам ничего не стоит, ведь я же старуха — вот влюблена же в вас и сейчас вас
целовать примусь… Ну что бы стоило вам ее обольстить!
Это обстоятельство осталось, однако ж, без объяснения: может быть, он сделал это по привычке встречать проезжих, а может быть, и с
целью щегольнуть дворянством и шпагой. Я
узнал только, что он тут не живет, а остановился на ночлег и завтра едет дальше, к
своей должности, на какую-то станцию.
При этом случае разговор незаметно перешел к женщинам. Японцы впали было в легкий цинизм. Они, как все азиатские народы, преданы чувственности, не скрывают и не преследуют этой слабости. Если хотите
узнать об этом что-нибудь подробнее, прочтите Кемпфера или Тунберга. Последний посвятил этому
целую главу в
своем путешествии. Я не был внутри Японии и не жил с японцами и потому мог только кое-что уловить из их разговоров об этом предмете.
— И тщеславие… Я не скрываю. Но
знаете, кто сознает за собой известные недостатки, тот стоит на полдороге к исправлению. Если бы была такая рука, которая… Ах да, я очень тщеславна! Я преклоняюсь пред силой, я боготворю ее. Сила всегда оригинальна, она дает себя чувствовать во всем. Я желала бы быть рабой именно такой силы, которая выходит из ряду вон, которая не нуждается вот в этой мишуре, — Зося обвела глазами
свой костюм и обстановку комнаты, — ведь такая сила наполнит
целую жизнь… она даст счастье.
— Отчего же он не остановился у Бахаревых? — соображала Заплатина, заключая
свои кости в корсет. — Видно, себе на уме… Все-таки сейчас поеду к Бахаревым. Нужно предупредить Марью Степановну… Вот и партия Nadine. Точно с неба жених свалился! Этакое счастье этим богачам:
своих денег не
знают куда девать, а тут, как снег на голову, зять миллионер… Воображаю: у Ляховского дочь, у Половодова сестра, у Веревкиных дочь, у Бахаревых
целых две… Вот извольте тут разделить между ними одного жениха!..
Давеча я был даже несколько удивлен: высокоталантливый обвинитель, заговорив об этом пакете, вдруг сам — слышите, господа, сам — заявил про него в
своей речи, именно в том месте, где он указывает на нелепость предположения, что убил Смердяков: „Не было бы этого пакета, не останься он на полу как улика, унеси его грабитель с собою, то никто бы и не
узнал в
целом мире, что был пакет, а в нем деньги, и что, стало быть, деньги были ограблены подсудимым“.
Я
знал одного разбойника в остроге: ему случалось в
свою карьеру, избивая
целые семейства в домах, в которые забирался по ночам для грабежа, зарезать заодно несколько и детей.
Он не
знал, для чего обнимал ее, он не давал себе отчета, почему ему так неудержимо хотелось
целовать ее,
целовать ее всю, но он
целовал ее плача, рыдая и обливая
своими слезами, и исступленно клялся любить ее, любить во веки веков.
Дорогие там лежат покойники, каждый камень над ними гласит о такой горячей минувшей жизни, о такой страстной вере в
свой подвиг, в
свою истину, в
свою борьбу и в
свою науку, что я,
знаю заранее, паду на землю и буду
целовать эти камни и плакать над ними, — в то же время убежденный всем сердцем моим, что все это давно уже кладбище, и никак не более.
Я
узнал только, что он некогда был кучером у старой бездетной барыни, бежал со вверенной ему тройкой лошадей, пропадал
целый год и, должно быть, убедившись на деле в невыгодах и бедствиях бродячей жизни, вернулся сам, но уже хромой, бросился в ноги
своей госпоже и, в течение нескольких лет примерным поведеньем загладив
свое преступленье, понемногу вошел к ней в милость, заслужил, наконец, ее полную доверенность, попал в приказчики, а по смерти барыни, неизвестно каким образом, оказался отпущенным на волю, приписался в мещане, начал снимать у соседей бакши, разбогател и живет теперь припеваючи.
Я
узнал ядовитые восторги холодного отчаяния; я испытал, как сладко, в течение
целого утра, не торопясь и лежа на
своей постели, проклинать день и час
своего рождения, — я не мог смириться разом.
Долина Тютихе — денудационная; она слагается из
целого ряда котловин, замыкаемых горами. Проходы из одной котловины в другую до того узки, что трудно усмотреть, откуда именно течет река. Очень часто какой-нибудь приток мы принимали за самое Тютихе, долго шли по нему и только по направлению течения воды
узнавали о
своей ошибке.
Она сейчас же увидела бы это, как только прошла бы первая горячка благодарности; следовательно, рассчитывал Лопухов, в окончательном результате я ничего не проигрываю оттого, что посылаю к ней Рахметова, который будет ругать меня, ведь она и сама скоро дошла бы до такого же мнения; напротив, я выигрываю в ее уважении: ведь она скоро сообразит, что я предвидел содержание разговора Рахметова с нею и устроил этот разговор и зачем устроил; вот она и подумает: «какой он благородный человек,
знал, что в те первые дни волнения признательность моя к нему подавляла бы меня
своею экзальтированностью, и позаботился, чтобы в уме моем как можно поскорее явились мысли, которыми облегчилось бы это бремя; ведь хотя я и сердилась на Рахметова, что он бранит его, а ведь я тогда же поняла, что, в сущности, Рахметов говорит правду; сама я додумалась бы до этого через неделю, но тогда это было бы для меня уж не важно, я и без того была бы спокойна; а через то, что эти мысли были высказаны мне в первый же день, я избавилась от душевной тягости, которая иначе длилась бы
целую неделю.
Для перемены, а долею для того, чтоб осведомиться, как все обстоит в доме у нас, не было ли ссоры между господами, не дрался ли повар с
своей женой и не
узнал ли барин, что Палашка или Ульяша с прибылью, — прихаживали они иногда в праздники на
целый день.
Мне хотелось показать ему, что я очень
знаю, что делаю, что имею
свою положительную
цель, а потому хочу иметь положительное влияние на журнал; принявши безусловно все то, что он писал о деньгах, я требовал, во-первых, права помещать статьи
свои и не
свои, во-вторых, права заведовать всею иностранною частию, рекомендовать редакторов для нее, корреспондентов и проч., требовать для последних плату за помещенные статьи; это может показаться странным, но я могу уверить, что «National» и «Реформа» открыли бы огромные глаза, если б кто-нибудь из иностранцев смел спросить денег за статью.
Лекции эти продолжались
целую неделю. Студенты должны были приготовляться на все темы
своего курса, декан вынимал билет и имя. Уваров созвал всю московскую
знать. Архимандриты и сенаторы, генерал-губернатор и Ив. Ив. Дмитриев — все были налицо.
— Не держу-с.
Целый день,
знаете, в разъездах, не напасешься
своих лошадей! То ли дело извозчик: взял и поехал!
«Развлечение», модный иллюстрированный журнал того времени,
целый год печатал на заглавном рисунке
своего журнала центральную фигуру пьяного купца, и вся Москва
знала, что это Миша Хлудов, сын миллионера — фабриканта Алексея Хлудова, которому отведена печатная страничка в словаре Брокгауза, как собирателю знаменитой хлудовской библиотеки древних рукописей и книг, которую описывали известные ученые.
Мы шли со
своими сундучками за плечами. Иногда нас перегоняли пассажиры, успевшие нанять извозчика. Но и те проехали. Полная тишина, безлюдье и белый снег, переходящий в неведомую и невидимую даль. Мы
знаем только, что
цель нашего пути — Лефортово, или, как говорил наш вожак, коренной москвич, «Лафортово».
Зная хорошо, что значит даже простое слово Стабровского, Галактион ни на минуту не сомневался в его исполнении. Он теперь пропадал
целыми неделями по деревням и глухим волостям, устраивая новые винные склады, заключая условия с крестьянскими обществами на открытие новых кабаков, проверяя сидельцев и т. д. Работы было по горло, и время летело совершенно незаметно. Галактион сам увлекался
своею работой и проявлял редкую энергию.
Галактион провел
целый день у отца. Все время шел деловой разговор. Михей Зотыч не выдал себя ни одним словом, что
знает что-нибудь про сына. Может быть, тут был
свой расчет, может быть, нежелание вмешиваться в чужие семейные дела, но Галактиону отец показался немного тронутым человеком. Он помешался на
своих мельницах и больше ничего
знать не хотел.
— Это вы действительно верно изволите рассуждать. Кто же его
знал?.. Еще приятель мой. И небогатый человек, главное… Сказывают, недавно
целую партию
своей крупчатки в Расею отправил.
Дорогие там лежат покойники, каждый камень над ними гласит о такой горячей минувшей жизни, о такой страстной вере в
свой подвиг, в
свою истину, в
свою борьбу и
свою науку, что я
знаю заранее, паду на землю и буду
целовать эти камни и плакать над ними — в то же время убежденный всем сердцем
своим в том, что все это уже давно кладбище и никак не более».
Из приказов мы
узнаем, что один старший надзиратель из рядовых, будучи дежурным в тюрьме, позволил себе пойти в женский барак через окно, отогнув предварительно гвозди, с
целями романтического свойства, а другой во время
своего дежурства в час ночи допустил рядового, тоже надзирателя, в одиночное помещение, где содержатся арестованные женщины.
Познакомясь сегодня и совершив
свое желание, завтра его не
знает; да и того иногда не
знает, что уже она одним его
поцелуем заразилася.
Но наконец Ипполит кончил следующею мыслью: «Я ведь боюсь лишь за Аглаю Ивановну: Рогожин
знает, как вы ее любите; любовь за любовь; вы у него отняли Настасью Филипповну, он убьет Аглаю Ивановну; хоть она теперь и не ваша, а все-таки ведь вам тяжело будет, не правда ли?» Он достиг
цели; князь ушел от него сам не
свой.
— Ни-ни, я имею
свои причины, чтобы нас не заподозрили в экстренном разговоре с
целью; тут есть люди, которые очень интересуются нашими отношениями, — вы не
знаете этого, князь? И гораздо лучше будет, если увидят, что и без того в самых дружелюбнейших, а не в экстренных только отношениях, — понимаете? Они часа через два разойдутся; я у вас возьму минут двадцать, ну — полчаса…
Остановить ее нет никакой возможности, когда она убеждена в
своей цели!» Это уже князь
знал по опыту.
Марья Дмитриевна совсем потерялась, увидев такую красивую, прелестно одетую женщину почти у ног
своих; она не
знала, как ей быть: и руку-то
свою она у ней отнять хотела, и усадить-то ее она желала, и сказать ей что-нибудь ласковое; она кончила тем, что приподнялась и
поцеловала Варвару Павловну в гладкий и пахучий лоб.
В другой раз Лаврецкий, сидя в гостиной и слушая вкрадчивые, но тяжелые разглагольствования Гедеоновского, внезапно, сам не
зная почему, оборотился и уловил глубокий, внимательный, вопросительный взгляд в глазах Лизы… Он был устремлен на него, этот загадочный взгляд. Лаврецкий
целую ночь потом о нем думал. Он любил не как мальчик, не к лицу ему было вздыхать и томиться, да и сама Лиза не такого рода чувство возбуждала; но любовь на всякий возраст имеет
свои страданья, — и он испытал их вполне.
Нюрочка бросилась Парасковье Ивановне на шею и
целовала ее со слезами на глазах. Один Ефим Андреич был недоволен, когда
узнал о готовившейся экспедиции. Ему еще не случалось оставаться одному. А вдруг что-нибудь случится с Парасковьей Ивановной? И все это придумала проклятая Таисья, чтобы ей ни дна ни покрышки… У ней там
свои дела с скитскими старцами и старицами, а зачем Парасковью Ивановну с Нюрочкой волокет за собой? Ох, неладно удумала святая душа на костылях!
До Петрова дня оставались еще
целые сутки, а на росстани народ уже набирался. Это были все дальние богомольцы, из глухих раскольничьих углов и дальних мест. К о. Спиридонию шли благочестивые люди даже из Екатеринбурга и Златоуста, шли
целыми неделями. Ключевляне и самосадчане приходили последними, потому что не боялись опоздать. Это было на руку матери Енафе: она побаивалась за
свою Аглаиду… Не вышло бы чего от ключевлян, когда
узнают ее. Пока мать Енафа мало с кем говорила, хотя ее и
знали почти все.
После первых наших обниманий пришел и Алексей, который, в
свою очередь, кинулся
целовать Пушкина; он не только
знал и любил поэта, но и читал наизусть многие из его стихов.
В газетах все надежды на мир, а Кронштадт Иванов укрепляет неутомимо — говорит, что три месяца работает как никогда. Иногда едва успевает пообедать. С ним действует и брат Павла Сергеевича… Сердечно
целую Таню, которую я
знаю, а Н. Д. посылаю и
свой и всех нас дружеский привет…